Памяти тех, с кем на ледовых маршрутах
меня связывала не только веревка.
К Уллу-Каре у меня особое отношение – к почтительному уважению при-мешивается чувство ревнивого соперничества. Это единственная гора, которая дважды не подпустила меня к себе.
Зимой 1988 года харьковский сбор с трудом пробился вверх по заснеженному Кашка-Ташу и расположился в палатках под западной стеной вершины.
Уже был обработан маршрут С. Нагорного, и одна группа сбора совершила восхождение и спустилась. Но через сутки, когда настала наша очередь, повалил снег, и началась суровая непогода. Пришлось уйти.
Через 14 лет команда С. Бершова, готовясь к Чемпионату Украины, выбрала Уллу-Кару как тренировочную шестерку перед стеной Чатына. На второй веревке маршрута я получил увесистый камень и был спущен вниз.
Третья встреча с этой вершиной состоялась у меня в прошлом сезоне – печальный повод привел поисковую группу Федерации альпинизма Украины под северные стены Уллу-Кары, где прошедшей зимой без вести пропала четверка наших друзей (о ходе 20-ти дневных безрезультатных поисков смотри журнал «Риск» № 11).
Когда долго вглядываешься в гору, вникая в детали рельефа стен и гребней, изучая режим обвалов и лавин, сживаешься с ней, и она начинает притягивать.
Сами собой напрашиваются неожиданные решения, новые варианты про-хождения.
Так случилось и на этот раз – на «объективно опасной» стене, которую районная поисково-спасательная служба не рекомендует восходителям, мы нашли оптимальный путь, выводящий на ледовую «доску» маршрута Симакова. Тогда и зародилось желание пройти её соло в память об украинской группе, оставшейся навсегда под этой ослепительно-белой стеной. Я не ходил в горах ни с кем из них, но прекрасно знал всех четверых и не сомневался, что технически каждый был подготовлен достаточно, чтобы пройти эту стену хотя бы и в одиночку. Однако самую дорогую цену платят в горах за тактические просчеты…
Не оставила меня эта идея и минувшим летом. С самой «доской» всё было ясно, но консультанты по спуску упомянули о длинных дюльферах, которые «ещё найти надо». Тогда я предложил поучаствовать в моём проекте Игорю Чаплинскому – пройти маршрут вдвоём не связываясь, неся по верёвке для совместного спуска (как затем оказалось, спуск по тройке лазанием элементарен и в хорошую погоду искать его не надо…). Пан Чаплинский эту идею забраковал, но, покрутив ус неподражаемым жестом, предложил мне в напарники по связке Ореста Вербицкого. Два года назад Орест прекрасно дебютировал на первенстве по альпинизму в малых горах, пройдя «Гиперборею» на Шаан-кае (6Б). Минувшей зимой их связка с сумчанином Сергеем Бубликом была лучшей на УТС сборной Украины, а уже этим летом он прошел две «шестёрки» – на Даларе и Ушбе. Разумеется, я согласился на такую «связку» – бог с ним, с сольным вариантом!
Безлунной ночью, примерно в 3-00 (часов, как и одного фонарика, у нас не было), мы вышли с ночёвок под Чегет-Карой, пересекли плато и начали искать проход среди трещин и разрывов ледника. Путь к вершине скального треугольника, на который в прошлом году ушло не более часа, теперь отнял втрое больше времени и к началу «доски» мы подошли с рассветом. «Доска» оказалась не в лучшем состоянии. Несмотря на середину августа, она была перегружена фирном, местами мороженым, местами рыхлым. Кое-где обнажился лед, но его участки были слишком редкими для организации надежных «пунктов». Глубокие желоба протянулись вдоль всего склона. Участливый Володя Гончар вручил нам перед выходом пятый ледоруб с лавинной лопатой (лишних 3 кило веса!), но с идеей докопаться до льда мы быстро распрощались.
У Ореста было что-то вроде фут-фангов с длинными узкими передними зубьями. В подобной ситуации они проигрывали моим старым и сточенным привязным фирновым «тиролям». Тем не менее, он первым подал идею идти не связываясь, коль уж мы не в состоянии обеспечить друг другу надежное охранение. С вечера мы договорились, что идем одновременно, закручивая по 3 – 4 ледобура на нашу пятидесятку, но сейчас этот план рушился, а идти с попеременной страховкой не хотелось – снег быстро раскисал под солнцем, а справа над нами угрожающе висели ледовые сбросы. Я стал привязывать кошки, радуясь в душе, что сбывается моя идея сольного варианта (хотя какое это «соло», если рядом идет напарник и можно перекинуться словом, ты уже не одиночка). Подивился я только уверенности Ореста, у которого не могло быть и пятой части ледово-снежного опыта, оставшегося за моими плечами.
Сегодня восходители хорошего уровня одинаково уверенно чувствуют себя на скалах и на льду. А когда начинал я, еще живо было деление на «скаловиков» и «ледовиков» – в зависимости от предпочитаемого вида рельефа. Я был, конечно, «скаловиком», единственные четверки в моей книжке альпиниста регулярно проставлялись инструкторами за ледовую технику. Они меня крайне огорчали, но как ни старался я «навешивать пяточку», при этом «держа корпус прямо», изъян в ледолазании оставался. Лед я не чувствовал и не любил до тех пор, пока не надел самодельных, изготовленных под «буржуйские», неравнозубых кошек. Но это случилось значительно позднее, а до тех пор даже печально известный «печатный шаг» при спуске по склону (кажется, эта глупость теперь уже изжита) выходил у меня коряво.
В 1976 году в «Ала-Арче» мы две недели жили бок о бок с американской сборной. Тогда впервые подержали в руках закладки, увидели ледорубы с непривычно загнутыми клювами и 12-зубые кошки, которые не требовали «навешивать пяточку». Надо сказать, и мы кое-чем удивили американцев. «Камикадзе!» – воскликнул кто-то из них, увидев рыболовецкие фалы, служившие нам для страховки. Помню чувство, с которым следили мы за бликами налобных фонариков Генри Барбера и Лоу (тоже Джорджа, но не того), идущих ночью каждый свой маршрут по ледовым кулуарам Свободной Кореи. Показали нам американцы и привезенные фильмы о сольных восхождениях по скальным маршрутам. Не думаю, что наша команда – а среди нас были Леша Москальцов и Валерий Овчаренко (тогда уже чемпионы страны по скалолазанию), Саша Бабицкий и Вовчик Бондарев – уступила бы штатникам на скалах, но соло на льду произвело впечатление! Тогда, наверно, и захотелось мне освоить холодную и хрупкую стихию льда.
Чисто ледовые маршруты ходили у нас и раньше – стоит вспомнить Тет-нульд, популярные безенгийские восхождения на Уллу-Ауз, на Архимед по «Арбузу», ледовые стены Шхельды и Уллу-Тау. Но широкой популярности льда не было, бытовало до сих пор не искорененное представление о его фатальной непредсказуемости. Характерно, что сами первопроходители ледового склона Заромага (стеной его, пожалуй, не назовешь) окрестили свой путь «маршрутом самоубийц» (сборник «К седоглавым вершинам Кавказа»).
С начала 80-х годов с появлением новых кошек, айс-фи и великолепных «ударных» инструментов началась в нашем альпинизме эпоха ледовых восхождений. Благо превосходными ледобурами из утекающего с военных заводов титана мы не только обвешались сами, но и наводнили весь мир.
В 1978 году Олег Шумилов громогласно заявил о своем «восхождении 21 века» – стене Мирали с ярусом отвесного льда, а Алик Самодед в паре с Анатолием Лебедевым тихо прошел 400-метровую «сосулю» натечного льда на Московской Правде (1982 г.), что стало огромным достижением тех лет.
В том же1982 году состоялся первый чемпионат страны по альпинизму в классе ледовых восхождений. Маршрут чемпионов – украинских авангардовцев под руководством Виктора Грищенко, пересекавший «Балалайку» на Мижирги, поражал своей красотой и логичностью. Но все это было позже, а тогда, в 1976 году, мы решили пройти никем не повторенный маршрут Б. Студенина на Свободной Корее («золото» Чемпионата страны 1966 г.). Изматывающий лед отнял у нас полдня, но худшее ожидало впереди – когда мы достигли скал и развесились в гамаках, подземный толчок вызвал массивный камнепад. Стена засветилась от искр, а утром с помощью подошедшей команды Ефимова мы провели трудный спуск тяжело травмированного товарища…
Однако первое серьезное ледовое испытание мы нашли, как ни странно, в теплых Фанах. Команде Харьковского Политеха под руководством Виктора Голощапова я «продал» маршрут первопрохождения на пик Промежуточный – соседнюю с Мирали вершину, которую так же опоясывал висячий ледник, привлекший внимание О. Шумилова. Не без трений я был включен в команду, заявившую эту стену на Чемпионат ЦС «Буревестник» 1982 г. Скальную часть мы прошли в хорошем стиле, но ледовый сброс нас приостановил. Роль лидера взял на себя Александр Ильич (тогда еще – просто Саша) Мартынов.
На лесенках, крутя не лучшего качества ледобуры, мокрый насквозь от падающей за ворот ледовой крошки, проработал он целый день, преодолевая стену льда. Маршрут на Промежуточный был засчитан команде как 5Б, но классифицирован не был, как «объективно опасный».
И когда в следующем, 1983 году, команда альпбазы «Цей» получила место для участия в Чемпионате страны в ледовом классе, капитаном был единодушно избран А. Мартынов. С ним вдвоём зимой накануне Чемпионата мы тренировались в лазании по 60-метровому ледовому натёку возле «Рекома» – святилища Цейского ущелья, напоминающего о том, что в Осетии, как и повсеместно, христианство пронизано древними языческими корнями…Тогда ледолазание было ещё редким зрелищем, и ради него прибыла съёмочная группа местного телевидения, снявшая о нас короткометражный фильм. Опыт оказался ценным – мы испытывали ледобуры нескольких различных типов, в том числе буры с «окошками» – широкими пропилами вдоль оси, которые служили для того, чтобы удалять из крюка ледовую крошку. Когда я улетел метров на 10 – 12 с куском хрупкой сосули, один из двух промежуточных ледобуров оказался разорванным пополам, а второй выдержал, но согнулся кочергой. На обычном глетчерном льду этого бы не случилось, но от «окончатых» крючьев мы отказались навсегда.
К лету определились остальные участники цейской команды: сумчанин Федор Митюхин и одесситы Александр Пархоменко и Дмитрий Ибрагим-Заде. Трудно было соперничать нищей лагерной команде со сборными клубов и об-ществ. Импортным снаряжением мы не располагали. Кошки производства Ф. Митюхина были превосходными, но привязными. Поскольку на трассе «школы» Чемпионата кошки надевались после стартовой команды, когда бежали драгоценные секунды, пришлось нам тренироваться и в привязывании кошек на время. Все мы стали укладываться в 1мин. 10 сек., а «чемпиону» Шуре Пархоменко хватало всего 50 секунд на обе кошки! Командам, не имевшим импортных веревок (купить их было негде, приходилось «доставать») надо было идти на двойной отечественного производства. Так получилось, что мы выступали впятером – ни до нас, ни после никто не заявлялся в очных чемпионатах нечетным составом. Я был средним в тройке, и к моей грудной обвязке крепилось четыре дубоватых сороковки. К концу 400-метровый школьной трассы мы отстали от более мобильной передовой двойки почти на час. Думаю, что двумя или тремя двойками мы бы выиграли школу, а так, не смотря на все старания главного судьи К. Клецко, «тащивщего» две ленинградские команды, мы все же стали третьими (к восхождениям допускались пять лучших, остальные вылетали). Конечно, нас судьи сразу оценили высоко – именно цейскую команду выбрали для показа заезжему гостю – «лучшему альпинисту всех времен и народов» Рейнхольду Месснеру. Высокий гость бегал вдоль трассы с восклицаниями «Фантастик!». Особенно поразили его айс-фи, пару которых ему потом вручили как подарок. Нам на память остался автограф Месснера в наших «Книжках альпиниста».
Пройдя школу на Кашка-Таше, мы переехали в Безенги, где планировался второй этап Чемпионата.
Решив играть наверняка, мы выбрали маршрут Абалакова на северной стене Дых-Тау, который посчитали достаточно простым. Увы, это был просчет. Никогда больше я не встречал такого скверного состояния снега – слой рыхлого перемерзшего фирна лежал на тонком ледовом панцире, отстававшем от скал на несколько сантиметров. Ледобур протыкал его насквозь и проваливался, айсбайль не держал. Эти четыре верёвки я шел первым и впечатления живы до сих пор. А команды на соседней Мижирги на нашем уровне шли одновременно, держа верёвку в кольцах… Не повезло ленинградцам, занявшим в школе второе место – на Крумколе (шестёрка Мелентьева) кто-то из них получил камень и команда вынуждена была сойти с маршрута. Пришлось её тренеру К. Клецко срочно вытягивать с четвёртого места на второе другую команду питерцев, с которой до той поры он был в явной оппозиции. Мы так и остались на третьем месте, что нас вполне устроило – три наших камеэса становились мастерами спорта. Один из судей – ленинградцев, почему-то болевший за нашу команду и считавший нас не-справедливо обиженными, примкнул к нам и поехал погостить в Цей. Так нача-лась наша долгая дружба с Вацлавом Ружевским.
Упоминание о Безенги вызывает в памяти 10-ти дневную эпопею подъем на Крумкол с севера с дальнейшим траверсом бокового хребта до Дыхтау. Вот уже где хватало льда и снега! Надо сказать, что маршрут Тимофеева – одна из самых долгоживущих (более 40 лет!) шестерок Кавказа. Когда-то, очень давно, мне характеризовали его как «четыре пятерки Б, поставленные одна на другую»… Время проходит и критерии меняются. Знаменитая ключевая «сопля» – участок крутого натечного льда – с тех пор сильно обтаяла. Судя по обилию ржавых крючьев всех моделей, ее чаще обходили справа по скалам, но мы с айс-фи прошли, конечно, прямо по «сопле». По всему дальнейшему пути нас консультировал А. Колчин, замечательный человек и альпинист, превосходный знаток района, не пропустивший здесь ни одного сезона с момента основания альплагеря «Безенги». Неторопливо и детально знакомил он нас, цейскую команду, прибывшую на Чемпионат Кавказа, с особенностями траверса, расписывая график движения и места возможных бивуаков на всем 8-ми километровом гребне Крумкол – Мижирги – Боровикова – Пушкина – Дыхтау. Мы, еще молодые и ретивые, слушали его вполуха, решив про себя, что будем напирать изо всех сил, и , конечно же, сократим предложенный «Сан Санычем» расклад. Как же подивились мы его опыту и знанию района, когда сумерки заставали нас в точно указанных им местах все
8 раз!
И еще преклонились мы перед упорством и отвагой Евгения Абалакова и Виктора Миклашевскогго, вдвоем прошедших этот траверс в обратном направлении – от Дыхтау до Коштана в 1938 году. Они уложились в те же сроки, и это при том, что 24-х летний Миклашевский имел по теперешним меркам «третий с превышением», и несли они на двоих брезентовую палатку, тяжелые спальники, и не было у них титановых крючьев и дюралевых закладок, а были железные карабины, весившие 170 гр. и ледовые «морковки» по 250 гр. штука. Вот уж когда корабли были деревянные, а люди – железные!
Но самым главным итогом Чемпионата явилось то, что за месяц тренировок мы узнали и полюбили лёд, стали уверенно держаться на нём. Не пройденные ледовые стены начали притягивать мой взгляд. Например, северная стена Мамисона – одной из красивейших цейских вершин. На неё вели несколько комбинированных пятёрок, но чисто ледовые варианты не привлекли ни чьего внимания. А их было как минимум два. Когда-то, ещё третьеразрядником, я разглядывал у своего старшего приятеля и наставника, тогда уже мастера спорта Юрия Пархоменко, фото Мамисона. Юра рассказывал мне об этой горе. «А это какая категория?» – спросил я, прочертив пальцем по ледовому отвесу. Он посмотрел на меня и сказал, смеясь: «Ну что ты, Лёха, так никто не ходит!»
И вот, лет через пятнадцать после этой реплики, мы с Андреем Рожковым (кстати сказать, выросшим в Цее с нуля) решили сделать первопрохождение Мамисона именно так, как не ходят. В конце смены мы выкроили пару дней и вышли на Цейскую хижину, чтобы затемно начать маршрут. Но передохнуть на хижине не удалось – нас привлекли к очередной «спасаловке» и целую ночь пришлось тащить через ледопад какого-то не в меру ретивого туриста с переломами.
В тот же год ленинградская команда под руководством В. Шопина прошла намеченный нами маршрут, которому было присвоено название «Мамисон по ледопадам северной стены». Меня это не очень огорчило. В двойке с… мы повторили путь Шопина и наметили для первопрохода свой, более интересный вариант – в «классификатор» он вошел как «Мамисон по левому ледопаду сев. стены».
На восхождение вышли вчетвером (Л. Волков, П. Сизонов, Б. Поляковский, П. Евтеев, все – инструктора лагеря «Цей»). Маршрут начали в три часа ночи и к девяти утра были на вершине. Ночное восхождение хорошо ещё и тем, что темнота делает крутизну незаметной, работаешь так, как будто под тобой нет отвеса, а над головой не громоздятся нависающие ледовые глыбы. Наш вариант тоже был классифицирован как 5Б, но правы были американцы, утверждая, что чисто ледовый маршрут по сложности не превышает «четвёрки». Здесь, однако, попался очень неприятный участок – в верхней части ледопада вертикальный сорокаметровый ледовый сброс венчала шапка рыхлого фирна. До сих пор не знаю, как Паше Сизонову удалось вылезти на него с айс-фи, на которых не было лопаток, но уже к следующему лету на все свои «фифы» я наварил небольшие треугольные лопатки.
В 1984 году с харьковской экспедицией мы попали в ущелье Каракол. Не удивительно, что наше внимание привлёк красавец пик Джигит. Особенность маршрутов этого района в том, что от сезона к сезону характер льда на них может быть неповторим. Когда долго держится хорошая погода, иссыккульское солнце за неделю – полторы превращает обычный лёд в «бутылочный». Кошки его разве что царапают. Чередование непогод приводит к образованию слоистого льда.
Передвигаться по нему несравненно легче. Но ощущает это разве что лидер – каждый удар ледоруба скалывает пластины льда, которые, падая, вращаются, как фрезы, и нещадно бьют идущих следом по плечам и рукам. Больше всего достаётся последнему, который остро завидует хоккеистам, одетым в защитные доспехи.
Но в этом сезоне лед был твердым как камень. Крутизна была все же недостаточна для использования айс-фи и пришлось пахать на передних зубьях в классические «три такта». Идти в мягких ВЦСПС-овских вибрамах было трудно уже на первых метрах, на 2-ой – 3-ей веревках – мучительно, дальше – просто нестерпимо.
Мне довелось проработать первым 12 веревок на «Серпах» и еще 8 – на маршруте Слесова…
После Джигита несколько веревок льда на Слоненке показались мне про-стой и приятной прогулкой. Слоненка мы ходили в двойке с Ю.И. Григоренко-Пригодой и я ничего не помню об этом восхождении, кроме отличного напарника по связке. На спуске с перевала Металлург оказалось, что у нас нет ни куска репшнура для организации ледобура-самосброса и я показал именитому мастеру, как двумя встречно закручивающимися ледобурами делается «проушина» для продергивания веревки.
Юра весьма недоверчиво отнесся к тонкой и хрупкой с виду ледовой перемычке, которой доверялась жизнь, и уходил вниз только под моей тщательной страховкой, но через несколько продергиваний окончательно поверил в надежность приема. Скупую похвалу моей ледовой технике, после нескольких совместных восхождений, отпущенную Пригодой, я до сих пор ценю выше чемпионских медалей.
Вспоминается еще один оригинальный маршрут, занесенный в «классификатор» под моим именем – диретиссима по северо-восточной стене Главной Шхары. Не удивлюсь, если об этой стене не знают даже те, кто считает себя матёрым безенгийцем – увидеть её верхнюю часть можно разве что с гребня Мижирги-Дых-тау, а вся стена открывается тем, кто спускается со Шхары по пятёрке «А» через коварный «краб». Крутые, заглаженные, залитые натечным льдом скалы, которые только с утра ненадолго освещены солнцем, привлекли не только наше внимание – по ним уже были проложены две «пятёрки»: Баудиша-Романенко и Хергиани, но самый крутой, красивый и логичный контрфорс оставался не тронутым. Пройдя его и выиграв первенство КТУАБ (Кавказского территориального управления альпбаз) команда «Цея», в которой, кроме меня, были А Сушко,
Ф Митюхин, А Венславовский, А Мезенцев, вновь завоевала право участвовать в Чемпионате страны, который проводился в ущелье Джеты-Огуз, соседнем с Каракольским. Но одно лишь воспоминание о льде иссыккульских вершин вызывало ломоту в голеностопах и заставляло мысль лихорадочно работать. Мне вспомнилась идея Абалакова разгрузить стопу с помощью упора, идущего от передка кошки к колену. Рисунок подобной конструкции встречается в старых, ещё 50-х годов, руководствах. Вацлав Ружевский так прокомментировал это изобретение: «У нас в команде только один человек мог ходить с этой штуковиной – позволяли мощные бёдра. А у остальных ремень сползал за колено уже через три шага…». Поскольку я врач, а не конструктор, я решил проблему иначе – пропустил ременную тягу под пяткой и зафиксировал ею коленный ремешок с обеих сторон. «Мощные бёдра» оказались не нужными. Первое испытание привело в восторг – стоя на передних зубьях на льду любой крутизны, я чувствовал себя как на ровном полу!
Оба соревновательных маршрута – первопрохождение на 2-ю Западную Огуз-баши и второе прохождение «золота» прошлого Чемпионата (м-т В. Гри-щенко на пик Байтор) я пропёр как трактор, волоча измочаленного партнёра по связке. Приспособление работало великолепно!
Но Байтор запомнился другим – такого светопреставления на маршруте никто из нас не переживал. Погода испортилась внезапно. Вряд ли это была местная гроза, скорее глобальный метеокатаклизм. Снег выпал уже в лесу, в лагере судей, а у нас, на высоте около 5 тысяч, температура упала так, что ледобуры примерзали к рукам и закручивались с 2-3-х попыток – столбик ледовой крошки смерзался и приходилось отогревать крюк голыми руками и дыханием. Проблемой было отыскать уже начатую во льду дырку – по стене нам навстречу нёсся нескончаемый поток снежной крупы глубиной по щиколотку. Связки, идущие следом, на ощупь искали оставленные нами буры. Во мглистой тьме стена казалась нескончаемой. Не будет преувеличением сказать, что боролись мы на Байторе не за медали, а за жизнь. Наконец, под чудесно возникшим выступом обледенелых скал, нам удалось повесить палатку, в которую мы набились как в мешок все вшестером. Для меня это была самая жуткая ночь в горах – палатка вскоре сползла с наклонной полки и повисла на манер авоськи. Скрюченный, с головой, прижатой тентом к коленям, не в силах пошевелиться, я просидел все восемь часов. Кто-то стонал, кто-то всхрапывал. Андрей Мезенцев стал задыхаться, и пришлось вспороть палатку ножом. Юра Иевлев так и не смог снять обмёрзших кошек. Принесший избавление мутный рассвет мы встретили на ура. Буря стихла, и в нескольких верёвках выше угадывался гребень. Залитые льдом и заиндевелые скалы мы проскочили в мгновение ока – по сравнению со вчерашним нам всё казалось семечками! Позднее, в команде Бершова, нам довелось не в самую лучшую погоду идти ледовый маршрут Бланковского на Зап. Шхару и «комбинацию» с изрядной долей льда на Мижирги («Каскады»), но те восхождения были курортным терренкуром в сравнении с ледяным адом Байтора…
Потом я долго не стоял на льду, ходил в основном в Крыму. И вот снова надевал кошки, ощущая, как всегда, приятную дозу адреналина в крови. Впереди ждала пятисотметровая снежно-ледовая «доска» Симакова. Кошки были чужие, дрянные, размера на два больше – ржавые болты не давали возможность подогнать пятку; накануне отломалась одна из державок с кольцом, и пришлось заменить её проволочной петлей. На маршрут я взял на всякий случай ещё проволоки и плоскогубцы. Но не всё было против меня – я извлёк из рюкзака тайное оружие, испытанное в Джеты-огузе, и стал прилаживать дюралевые штанги. Удивлению моего спутника не было предела. «Навищо тоби ции протэзы?» - спросил Орест. – «Зараз побачим!», ответил я, затягивая ремни. Мы двинулись каждый своим путём – Орест предпочитал фирн, я искал выходы льда, на котором лучше работали мои приспособы, причём тем эффективнее, чем твёрже и круче был лёд. Здесь, говоря откровенно, они были не слишком нужны…
Солнце уже полчаса как согревало склон, и освещённые стенки желобов превратились в рыхлую кашу, на теневых фирн был промёрзшим – найти оптимум было сложно, лёд проступал только кое-где на днище желобов, и я постоянно перелезал из одного в другой через стены метровой высоты, не забывая следить, чтобы сверху ничего не приехало. Примерно на середине склона «протезы» пришлось и вовсе снять – проскальзывание на рыхлом снегу с зафиксированным голеностопом грозило потерей равновесия. Я пошел по гребню между желобами, где фирн держал сносно. Наконец, идущий впереди Орест стал отклоняться влево к гребню – крутизна там падала, склон был ровнее и под тонким слоем жесткого фирна обозначился лед. Высота и тяжелый рюкзак делали свое – выйдя на гребень, я дышал, как на седловине Эльбруса. Но я уже знал, что сегодня Уллу-Кара будет благосклонна хотя бы на подъеме. В начале десятого наблюдатели увидели нас под вершиной.
Сняв рюкзаки, мы присели перед спуском. Обычной радости, которая охватывает альпиниста достигшего цели, я не ощущал. Перед глазами стояли те, чью память мы почтили этим восхождением: непреклонный и решительный Коля Горюнов, неторопливый, рассудительный Юра Стрельников, улыбчивый здоровяк Саша Ростальной, совсем юный Макс Польский…
Вспомнил я и другие дорогие сердцу и душе потери – всех тех, с кем на ледовых маршрутах был связан не только веревкой, но общей судьбой, одними интересами и целями.
Почти 20 лет назад не стало заслуженного мастера спорта Алексея Мос-кальцова, моего напарника по связке на памятной стене Свободной Кореи. В его группе, сметенной лавиной с пика Клары Цеткин, были еще двое, кто страховал меня на льду – Боря Поляковский, мой спутник по Мамисону, и Серж Бондаренко, с кем преодолевали мы ледовый барьер на Промежуточном. Еще один мой товарищ по этой горе – неустрашимый Витя Голощапов – остался где-то в ушбинских рантклюфтах. В заоблачных снегах Каракорума, на грозном К-2, лежат одесситы Дима Ибрагим-Заде и Шура Пархоменко – наша передовая двойка ледовой школы 1983 г. Андрея Рожкова, прошедшего немало «горячих точек» от Абхазии до Югославии, забрали не горы – пассионарный дух увлек его в другую стихию и он погиб при подводных испытаниях в Северном Ледовитом. Мы, оставшиеся, старимся и дурнеем, а они улыбаются нам с фотографий, все такие же – задорные и молодые…
Солнце начало припекать, впереди был спуск, на котором нас ждали два гигантских «берга», пересекающих склон от края до края – таких тут я ещё ни разу не видел. Для их преодоления Оресту едва ли ни в первый раз пришлось монтировать систему «самовыдёргивающихся ледорубов» не на занятиях, а в реальных условиях…
Мы пошли вниз, и я с разных точек и под разными ракурсами рассматривал еще один великолепный ледовый вариант, который, надеюсь, подождет меня до будущего лета.
